Избушка на озере онегов

Книга Г.Онегов. Избушка на озере. Повесть. 1971 г.
Обложка оторвана, см.фото.
Художник В.Дувидов

Вопросы по товару и по доставке задавайте до оформления покупки. Просьба не делать необдуманных покупок, так как с продавца автоматически списывается комиссия за сделку. Если сделка не состоялась, то чтобы вернуть эту комиссию, мне придётся оставить негативный отзыв покупателю. Такие правила на сайте Мешок.

Обмен и возврат не предусмотрен. Поэтому внимательно смотрите фото и задавайте вопросы до оформления покупки.

Оплата покупок на карту банка.

Оплатить покупку нужно в течение 3-х дней — СТОИМОСТЬ ПОКУПКИ плюс СТОИМОСТЬ ДОСТАВКИ.

ДОСТАВКУ ОПЛАЧИВАЕТ ПОКУПАТЕЛЬ.

Цена за доставку указана на странице покупки, ниже описания товара и цены. Эта сумма прибавляется к стоимости товара.

Если покупка не оплачена в течение 3-х дней, то сделку отменяю. Если нужно дополнительное время для оплаты, обязательно сообщите.

Отправка покупок в течение 3-х дней после полной оплаты лота и пересылки.

При покупке нескольких лотов доставка комбинируется.

Номер для отслеживания сообщаю покупателю. Также отслеживаю все посылки, сообщаю о прибытии в почтовое отделение покупателя.

За работу почты претензии не принимаю ( задержки, потеря, кража, вскрытие, повреждение). Качественную упаковку лотов гарантирую.

На встречи с покупателями не езжу. Личных встреч и самовывоза нет.

Доставка почтой России.

Можно отправить СДЭК, но посылки туда забирает и отвозит курьер.
Доставку СДЭК оплачивает покупатель при получении.

Стоимость доставки на Сахалин уточняйте дополнительно, она дороже.

Источник

Избушка на озере онегов

Домик под липами

Текст печатается в авторской редакции

А. Онегов Избушка на озере Москва 2000

Анатолий Онегов – замечательный русский писатель, автор многих книг, посвященных родной земле, родной природе: «Я живу в Заонежской тайге», «Вода, настоянная на чернике», «В медвежьем краю», «Следы на воде», «Лоси на скалах», «Еловые дрова и мороженые маслята», «Здравствуй, Мишка», «Русский мед», «Диалог с совестью», «Они живут рядом со мной». «Избушка на озере» – книга, в которую вошли маленькие повести о животных, написанные автором для детей и взрослых.

Все права сохраняются за автором (с) Анатолий Онегов . 2005

Избушка на озере

Моего щенка звали Бураном. Бураном зовут и сейчас большую охотничью собаку. У нее острые чуткие уши, внимательные умные глаза и доброе сердце верного друга.

Буран, милый мой Буран, ты помнишь наше озеро, наш малень­кий домик в тайге, надоедливых комаров, шепот волн и шорохи углей в нашей печке. Ты помнишь свою первую весну, свое лето. А помнишь, как на дорожку к озеру упал первый осенний лист с березы, а потом за дверями избушки вдруг оказался снег, и ты долго и осторожно обнюхивал его и никак не решался наступить лапой на белую землю.

А еще весной ты умел только скулить, и тебя пришлось долго нести на руках по глубокому болоту. Тогда ты был смешным пушис­тым щенком, ничего не понимал, не знал, куда мы идем, и просто верил мне. Я же не обманул тебя, Буран, правда? Ведь твое детст­во прошло не так уж скучно в нашей избушке на берегу далекого таежного озера.

Об этом озере я мечтал давно, с самого моего детства. Мечтал уйти далеко-далеко в лес и пожить там рядом с птицами и зверями. Конечно, я видел животных и раньше. Видел в зоопарке, на птичьем рынке, приносил их домой и. запирал в клетки.

Я помню грустные глаза зайчонка за металлическими прути­ками и еще сейчас слышу, как отчаянно стучат синички по де­ревянным планочкам своей тюрьмы. Долго наблюдать мучения жи­вотных я не мог и расставался с ними. Синички улетали от меня испуганные, но радостные, а тихий, замученный неволей грач так никуда и не улетел. Утром на дне клетки я нашел остывшее тельце погибшей птицы и долго плакал. Но не запирать животных в клетках было нельзя — они или убегали и улетали, или озорни­чали в комнате, а потому не нравились моим родителям.

Тогда и придумал я свой собственный зоопарк без клеток. Пти­цы и звери должны жить свободно и счастливо, но никуда не убегать от меня. Я знал, что бывают ручные белки и даже выдры, слышал о дружбе людей с грачами, воронами и скворцами. Но как сделать, чтобы медведи и лоси, тетерева и рябчики жили ря­дом со мной? Как сделать, чтобы они не боялись меня совсем, но жили своей собственной жизнью на воле? Если бы это случилось, наверное, о многих тайнах леса удалось бы узнать.

И тут я вспомнил одного рыжего, облезлого кота, которого, как и большинство деревенских котов, звали Васькой. Васька жил в деревушке на берегу Оки, где все остальные коты и кошки слави­лись вороватым и хищным нравом. Коты и кошки таскали из кла­довок масло и творог, разоряли гнезда мирных ласточек, донима­ли всячески скворцов и даже воровали в соседних дворах маленьких желтеньких цыплят. Все живое в округе трепетало перед мяукаю­щими разбойниками, но нашего рыжего Ваську никто не боялся. По ночам он исправно охранял дом от мышей и крыс, а днем мирно поуркивал на крыльце или, развалившись, спал на крыше сарая. Под крышей жили ласточки, но Васька их не смущал. Добродушного кота не боялись и цыплята. Почему. Почему те же самые ласточки громко и испуганно кричали и беспокойно ви­лись над забором, когда в крапиве ползла соседская кошка? Может быть, потому, что соседская кошка ползла, пряталась, готовилась к нападению. Я мог угадывать злые намерения противного жи­вотного, а могли ли разобраться в этом ласточки. Наверное, ласточки как-то по-своему все-таки понимали, что наш Васька ни­кому не желал зла.

А если и мне прийти в лес тихо и добро, никого не пугать, не обижать, не кричать и не стрелять из ружья. Может, тогда лесные жители разберутся, что и я не думаю о плохом, и никуда не уйдут от человека.

Я сложил в рюкзак нужные мне книжки, взял с собой продукты, спрятал на груди под рубашкой крохотного щенка и отправился далеко в лес. Я шел туда, где на берегу тихого таежного озера стояла охотничья избушка.

В избушке давно никто не жил. Птицы и звери не боя­лись ее, и я очень надеялся, что мое незаметное поселение в таежном домике не слишком отпугнет животных, обитавших поблизости. И тогда моя давнишняя мечта о зоопарке без клеток, наверное, исполнится.

До избушки еще далеко. Впереди болото, мокрое и густое. Оно не успело еще высохнуть после весны, и кажется, что только вчера вот под этой елкой растаял последний островок рыхлого синего снега. Елка большая и угрюмая. Рядом дру­гая, третья. Под ними темно и немного невесело. Вокруг тай­га, настоящая древняя тайга, куда люди очень редко заходи­ли с топором и пилой. Тайга молчит, будто насторожилась и проверяет, что за существо вступило в ее владения? Кто ты? Пришел ли с бедой или миром?

Внимательно присматривается и прислушивается к нам и большой черный дятел. У дятла на голове яркая красная шапочка. Он только что сидел здесь на сухой елке, но уви­дел человека, громко вскрикнул и на всякий случай отлетел в сторону. Дятел спрятался, сейчас я не вижу его, но хорошо знаю, что он недалеко, он замер, больше не стучит по елке, и из своей засады проверяет меня: кто я?

За худенькими стволиками рябины тревожно попискива­ет рябчик-курочка. Где-то совсем близко ее цыплята. Цыпля­та уже вывелись, уже бегают, могут хорошо прятаться, но курочка все-таки боится за них. Я не иду к цыплятам, я молчу, не шевелюсь, и рябчик-курочка скоро успокаивается.

И опять дорога, песни птиц, шуршание мышей в старой листве, стуки дятлов на еловых вершинах, и вдруг мирный голос тайги нарушил треск сучьев под ногами тяжелого жи­вотного. Я остановился и снял рюкзак. Передо мной на узенькой лесной дорожке ясно лежали следы больших ост­рых копыт. Все понятно — это лось вышел на тропу впереди меня, постоял, послушал, попробовал носом воздух и по­спешно скрылся.
Еще дальше на лесной тропке остались медвежьи следы: следы матери-медведицы и двух крошечных медвежат. Медвежата роди­лись только в этом году, совсем недавно выбрались вместе с ма­мой из берлоги, а сейчас суетились, неслись к старым пням, воро­шили их, залезали носами в каждую кротовую норку и бросались к мамаше-медведице при любом незнакомом звуке. А медведица вышагивала солидно, неторопливо, заботливо поглядывая за свои­ми непоседливыми детишками.

Медвежье семейство прошло по тропе задолго до нас — еще утром. А сейчас вечер, и очень скоро внизу за лесным островом появится наше озеро.

У этого озера высокие крутые берега. С берегов в воду упали черные замшелые ели. Многие деревья упали давно, давно потеря­ли в воде свои ветви, и теперь от прежних елок остались только вымокшие и позеленевшие от времени корявые стволы. Завтра я отведу от причала свою лодочку, легкую, выдолбленную из осины, и осторожно поплыву дальше по озеру, в самый глухой угол, где к воде часто выходят лоси и где можно совсем близко увидеть медведя. В глухом углу начинается глубокий таежный ручей, и по ручью, как по дороге, можно добраться еще к одному озеру, еще к одной избушке.

Ручей я увижу только завтра, а сейчас передо мной наша из­бушка, пережившая не одну тяжелую северную зиму, моя лодочка, а сзади, справа и слева все та же тайга, которая еще расспрашивает нас с Бураном: кто мы?

Мы пока не входим в избушку. Я сижу на поваленном дереве рядом с рюкзаком и ружьем. Ружье у меня просто так, чтобы легче было отвечать на вопросы: «Зачем я ухожу в тайгу?» Мне не хо­чется пока рассказывать всем-всем о своей детской мечте, о дружбе с животными в лесу — а вдруг ничего не получится? И я просто показываю в ответ ружье и называю нас с Бураном охотниками.

А мой маленький охотник сладко спит и ничего пока не знает ни о птицах, ни о медведях. Наверное, он никогда и не узнает, зачем поют птицы, как своими голосами предупреждают соседей: «Не на­рушайте границ нашего дома. » Конечно, я буду рассказывать Буранчику все-все и о хитрых щуках, и о птицах гагарах, что осто­рожно живут на нашем озере, потом покажу ему нашего лося и научу не обижать жителей леса. Может быть, он что-то и поймет, поймет, как надо быть добрым, и сам поможет мне подружиться с птицами и зверями. Я очень верю в это. Верю, что из Буранчика вырастет настоящий умный Буран.

А пока завтрашнего Бурана облепили комары. Нахальные на­секомые ходят по его мягкой шерстке и тщательно выискивают, где бы поближе подобраться к щенку. Когда комары подползают к са­мому носу, щенок просыпается, смешно трясет головой и скулит.

НАШИ ПЕРВЫЕ ДРУЗЬЯ
Новую квартиру всегда полагается сначала проверить и точно узнать, будет ли в ней хорошо. Говорят, что все сначала должна узнать кошка. Кошку всегда пускают впереди себя. Она высоко под­нимает хвост и осторожно вышагивает по новому помещению. Если кошка останется в новом доме, то все в порядке.

У меня не было с собой кошки, и первым в избушку, конечно, забрался Буран. Щенок с трудом перевалился через порог, исчез в темноте, и тут же навстречу мне вылетела большая рябая птица. Рябчик! Рябчик уселся на дерево и тревожно закричал: «Пиу-пиу, пиу-пиу!» Это была курочка-мать. Она очень волновалась, беспо­койно вертела головой, а рядом с ней уже тревожно попискивал и петушок: «Пии-пии-пиу, пии-пии-пиу! В лесу беда! Спасайтесь!»

Я хотел успокоить рябчиков, остановить беду и бросился в из­бушку ловить щенка. На полу у печки, около старого полена, око­ло стены замерли крошечные лесные цыплята. Они не шевелились. Я зажег спичку, наклонился над сереньким комочком и разглядел, как он еще сильнее прижался к полу. Вот его глазки-бусинки, они живые, все видят, знают, но молчат, двигаться нельзя: не двигать­ся — единственное спасение, ведь маленькие рябчики еще не умеют летать. Не двигаться — вдруг враг не заметит и уйдет.

Но я вижу цыплят, не трогаю их и уношу из избушки щенка. И снова мы сидим на упавшем дереве, недалеко от двери и ждем, что­бы рябчики немного успокоились.

Курочка, серенькая беспокойная птица, смело бросается к из­бушке. Вот она уже на пороге, и снова раздается ее зовущий голо­сок: «Пиу-пиу, пиу-пиу». И тут же курочка немного отлетает в сторону, будто зовет цыплят за собой. Петушок подлетает ко мне почти вплотную, раскидывает крылья, притворяется больным и ко­выляет по тропинке — как хочется ему, чтобы я побежал следом, ушел от избушки, а тем временем курочка уведет, спрячет цыплят.

Я делаю вид, что петушку удалось обмануть меня, иду за ним. А тем временем курочка снова появляется на пороге избушки, снова посвистывает в темноту, отлетает в сторону, еще раз посвистывает, и на пороге вдруг появляется первый цыпленок. Крошечный серенький комочек задерживается в дверях на мгновение и тут же шариком скатывается вниз на дорожку. Где он? Куда исчез. А на пороге мелькают еще и еще цыплята один за другим. И так же, как первый, скок на землю — и исчез.

Я прячусь за кустом малины, ласково поглаживаю щенка и вижу, как курочка-мать снова отпархивает в сторону, зовя детишек за собой. Маленькие рябчики появляются будто из-под земли по одному, по двое и короткими перебежками бросаются к матери. Быстро-быстро вперед, припасть к земле и исчезнуть.

Когда весь детский сад переместился на почтительное расстояние от избушки, петушок вдруг перестал обманывать меня и быстро спрятался в елке. Я облегченно вздохнул. Ведь только что могла разыграться лесная трагедия — что стоило моему несмышленому щенку неосторожно наступить на ма­ленького птенчика или, играя, схватить его зубами.

Первую ночь в избушке мы долго обсуждали с Бураном недавнее событие, радовались благополучному исходу и бы­ли очень спокойны за рябчиков.

Но на следующий день от моего спокойствия не осталось и следа—утром Буран отправился на прогулку и принес в зубах маленького рябчика. Птенца щенок отдал мне. Цыпле­нок трясся на ладони, таращил глазенки и не пытался убе­гать. Я закрыл своего маленького друга в избушке и отпра­вился искать семью рябчиков, чтобы вернуть малыша.

Далеко идти не пришлось. Семейство вовсе не собиралось покидать обжитое место. Цыплята и их беспечные родители разместились всего в каких-нибудь двадцати метрах от нашего домика, и курочка преспокойно приняла у меня заблуд­шего детеныша, который только что мог поплатиться жиз­нью.

Для меня наступили неприятные дни. Мне очень хоте­лось радоваться, что рядом с избушкой уже живут настоя­щие лесные птицы, но радоваться я не мог — ведь я совсем не знал, что еще может придумать мой неразумный друг.

В руках у меня появилась хворостина. Буран покорно выслу­шал мои наставления, подозрительно покосился на сухую ветку, но на следующий день снова отправился в гости к рябчикам и вернулся с новой добычей.

Хворостину пришлось пустить в ход. После хорошей взбучки Буран притих, и мне очень верилось, что теперь он все понял и на­всегда оставит наших соседей, рябчиков, в покое.

И Буран действительно перестал обижать семейку рябеньких птичек. Даже больше — стоило заслышать ему голосок курочки или петушка, как он опасливо поглядывал в мою сторону и винова­то крутил своим смешным хвостиком. Я торжествовал — наука пошла впрок. Но через несколько дней Буран куда-то исчез и явил­ся домой с глухаренком в зубах.

Так вот оно что! Этот негодный пес понял, что совершать набеги вблизи избушки нехорошо, и стал отправляться подальше в лес. Наказывать щенка становилось опасно. А вдруг после очередной хворостины он разберется, что приносить добычу мне не имеет никакого смысла. Ну, ладно. Тогда ты будешь сидеть в избушке под замком. Я плотно прикрыл дверь, спрятал испуганного глуха­ренка в карман и отправился на поиски его мамаши. Час, два, три я бродил по тайге, но глухарей нигде не было. Что же делать? Оставалось одно: вернуться обратно, извиниться перед Бураном и попросить его о помощи.

Буран самодовольно вильнул хвостиком, прошмыгнул мимо моих ног на улицу, хотел было сбежать, но, увидев у меня в руках знакомую хворостину, независимо прошагал мимо рябчиков, будто не желал иметь с ними никаких дел, и не очень охотно поплелся впереди меня в лес.

Этот мохнатый чертенок, оказывается, хорошо помнил, где отыскал утром глухаренка. Я разрешил ему отыскать еще одного, потом поймал Бурана за заднюю лапу и уложил рядом с собой.

Перед нами разгуливали два нескладных птенца: один — толь­ко что обнаруженный, другой — пойманный щенком еще утром. Мы терпеливо ждали. Несколько раз Буран пытался вырваться и сбежать. Я не отпускал его, он сердился и грыз мои руки. И только после того как я снова помахал прутом перед его носом, щенок утихомирился и притворно закрыл глаза.

Мать-глухарка появилась не скоро. Громкое хлопанье крыльев и сердитое квохтанье раздались почти над нашими голова­ми. Я прижал щенка крепче к земле и не шевелился. Квох­танье глухарки повторилось тише и спокойнее, и вокруг нас откуда-то появились еще и еще глухарята. Они смешно попискивали и, прячась за листьями папоротника, один за другим засеменили к высокой седой осине. Глухарка тут же спустилась на землю, внимательно осмотрела своих суетя­щихся детишек и, довольная, повела их следом за собой.

Еще долго из зарослей осинника и березняка доносились до нас квохтанье мамаши и тоненькие короткие голоски глухарят. Потом голоски глухарят смолкли, потерялись в тайге, вслед за ними перестал слышаться и голос глухарки. Мы поднялись наконец с сырой земли, отряхнулись и побре­ли к своей избушке.

Я был доволен, что и этот случай окончился благопо­лучно, что мир в лесу не был нарушен и в этот раз. А Буран, наверное, как-то по-своему радовался тому, что без него, без Бурана, я никак не мог обойтись. Щенок носился взад и вперед по тропинке, старался на всем ходу схватить своими маленькими зубками каблук моего большого резинового сапога, с отчаянным лаем бросался на каждый пень и сов­сем не догадывался, что для него уже приготовлено самое неприятное наказание.

С завтрашнего дня я решил запирать Бурана в избушке и выпускать только тогда, когда сам собирался в лес.

ГОСТИ
Гостей мы начинали принимать с утра. Первой всегда появлялась наша любимица, нежная птичка-заряночка. Стоило открыть окошко, как заряночка уже сидела над столиком и ласковым голоском выводила: «Тик-тик, тик-тик. » Глупая, она, наверное, думала, что мы не просну­лись. «Тик-тик, тик-тик», — повторяла птичка, приветливо помахивала хвостиком, любопытно вертела головкой и как в прошлый раз кокетливо хвасталась своим малиновым нагрудником. Я открывал дверь и встречал солнце. Заряночка улетала, уле­тала до следующего утра, будто в ее обязанности только и входило, что разбудить нас своим добрым «тик-тик».

Умываться! Скорей умываться! Буран несся впереди, опроки­дывая на себя весь ночной туман, что сел на листья смородины и ма­лины крупными холодными каплями. Я спускался к озеру вслед за щенком и негромко здоровался с куликами: «Фиу-фиу. Доброе утро!» Кулики всегда встречали нас по утрам на упавшем в воду дереве и тут же отвечали на мое приветствие: «Фиу-фиу, фиу-фиу. Мы здесь, мы здесь. »

Буран не сердился ни на заряночку, ни на куликов, но дрозды ему определенно не нравились. Крикливые хитрые птицы вечно тор­чали около избушки. Нет, они не просто слонялись вокруг, не про­сто трещали на меня с крыши домика и соседних ветвей — у дроз­дов все было продумано и предусмотрено. Стоило обратить на них излишнее внимание, отвлечься, как около котелка с кашей, остав­ленного без присмотра, уже орудовали их собратья. Те дрозды, что брали на себя роль грабителей, до поры до времени таились в ку­стах и только в нужную минуту выскакивали оттуда и быстро-бы­стро прыгали к добыче.

Обратно в кусты грабители убегали так же поспешно. Вслед за ними исчезали с крыши и крикуны. Проходила минута, две насто­роженной тишины, и все повторялось сначала. Снова на крыше избушки бесновались и верещали неугомонные птицы. Я внима­тельно присматривался к новым крикунам и сразу же догады­вался, что дрозды поменялись ролями. Недавние грабители забра­лись на крышу и принялись отвлекать мое внимание, а те птицы, что так ловко обманули меня своим криком, теперь прятались в кустах и ждали удобного случая, чтобы подобраться к моему котел­ку. Об этом нетрудно было догадаться — носы новых крикунов были испачканы моей кашей.

Список воришек не оканчивался на дроздах. Как-то вечером я обнаружил, что свечку, оставленную на столе, кто-то поклевал. Свечку пришлось спрятать, но на следующий день почему-то замол­чал радиоприемник. Я тщательно осмотрел приемник и с удивлени­ем обнаружил, что провод, который соединялся с батарейкой, обор­ван. Батарейка тоже пострадала от клюва разбойника.

Наутро преступнику была устроена засада. Я тихо открыл око­шечко и спрятался за печкой. Буран, как полагается настоящей собаке, улегся рядом и тоже ждал нарушителя. В окошечке появи­лась наша заряночка, как всегда весело прокричала нам свое «тик- тик» и улетела. Тишина. Мы чувствовали себя, как на границе при задержании опасного преступника. За стеной верещали дрозды, попискивали рябчики. И вдруг рядом с нашим окошечком разда­лось звонкое и веселое: «си-си-сии, пинь-пинь-пинь. » Кто это? Си­ничка! Желтогрудая синичка с изящным черным галстуком от под­бородка до голубенького хвостика. Скок на стол и к приемнику.

С тех пор приемник, свечи и все остальное, что очень интересо­вало нашу любопытную гостью, приходилось убирать подальше, но синичку мы не трогали. Скоро она вконец осмелела, преспокойно влетала и вылетала из дверей нашего домика и даже научилась сердито шипеть на щенка, когда тот пытался отогнать ее от своей собственной миски.

Число наших знакомых росло. Рябчики, разбойники-дрозды, заряночка, будившая нас, кулики, которые встречали нас по ут­рам на озере, синичка и, конечно, крапивник.

Крапивник был самым маленьким и тихим нашим другом. Он очень походил на крошечный бурый комочек с острым клювиком и смешно вздернутым треугольничком хвоста. Острый клювик всегда находил что-нибудь интересное для себя в кустах, на ветвях дере­вьев, а хвостик топорщился еще воинственней при виде опасности. «Трр-тик, трр-тик», — смешно покрикивал бурый комочек и на всякий случай прятался в куче хвороста. Исчезал он в своем убе­жище поспешно, как мышонок, но природное любопытство побежда­ло, и птичка-крапивник тут же высовывалась с другой стороны хвороста, чтобы еще раз убедиться: напугало ли ее действительно что-нибудь или нет.

Крошечный суетливый крапивник опережал всех моих соседей, когда требовалось оповестить лес о возможной неприятности. Толь­ко вот беда, голосок его был слишком слаб. Но главное — начать. «Трр-тик, трр-тик!» — и тут же трясогузки подхватывали сигнал тревоги и с грозным «цвиканьем» бросались на врага. Следом за трясогузками неслись отважные стайки дроздов. И надо отдать должное моим пернатым друзьям — враг частенько отступал пе­ред мужеством и стройностью рядов смелых защитников.

Не отступали только вороны, да и то в том случае, когда числен­ное превосходство оказывалось на их стороне. Тогда мои пернатые друзья поспешно скрывались в кустах и понуро переживали наше­ствие наглых завоевателей. Последнее слово тогда оставалось за мной. Я брал палку и под громкий лай Бурана прогонял ворон. Надо было видеть, как вслед за моим «ура!» пернатое государство оживало, раздавались воинственные голоса, а непрошеные гости убирались восвояси.

Больше всех, конечно, радовался нашей победе отважный кра­пивник, хотя за все время военных действий он так и не покинул своего убежища, но ведь именно он самым первым обнаружил вра­га и подал сигнал тревоги.

ВОРОНЫ
Прогонять ворон мы научились не сразу. Сначала они разбой­ничали совсем безнаказанно и только потом стали бояться меня.

Хитрые, настойчивые птицы появились около избушки вскоре после нашего поселения в тайге. Каждый вечер я возвращался с озе­ра, оставлял в лодке снасть и рыбу, медленно брел к своему доми­ку, здоровался с щенком и наливал ему полную миску ухи. Щенок весело лакал, а я слушал последние известия. И только после это­го возвращался обратно к лодке за рыбой или еще за чем-нибудь интересным, что привез в этот вечер домой.

Рыбы у меня всегда было немного. Она лежала в маленькой кошелочке, я прикрывал кошелку от солнца листьями кувшинок и хорошо знал, что рыбу в моей лодке никто не возьмет.

Но однажды листья вдруг оказались разбросанными, и из ко­шелки исчезла крупная плотва. Вор не оставил следов. По лодке так же, как всегда, суетливо прыгала трясогузка, но сегодня она была чем-то очень обеспокоена, а рассказать мне ничего не смогла.

На следующий день я возвратился домой в то же самое время, так же отправился сначала в избушку, так же включил радио, но от окошка не отошел. Мне хорошо было видно, что делается на бере­гу. На берегу стояла тишина. Не было даже ветра, и вор не смог незаметно проскочить мимо. Я ждал. Ждал недолго и наконец услышал громкий и беспокойный крик трясогузки. Трясогузка сначала кричала, испуганно трясла хвостом, а потом метнулась в сторону и исчезла. А на кустах около лодки закачались серые об­лезлые вороны. Их было немного.

Я встречал ворон на свалках, около скотных дворов. Там они всегда жили с осени до весны, но в середине марта куда-то скры­вались, и отыскать в нашем лесу воронье гнездо, пожалуй, было трудней, чем познакомиться с медведем. Осенью вороны снова подбирались поближе к жилью, надсадно горланили и всегда казались облезлыми и злыми. Но в тайге ворон я еще не встречал. А сейчас они покачивались на кустах, покачивались уверенно и самодовольно, будто очень хорошо знали все, что последует даль­ше. Потом одна птица, поугрюмей поосторожней других, хрипнула раз, второй и тяжело опустилась на лодку.

Нет, вороны не хватали первое, что попадалось им на глаза. Они спокойно и деловито раскидали мои листья, по очереди покопа­лись в кошелке, выбирая рыбу покрупней, потом ухватили добычу поудобней, и все сразу исчезли.

Я вернулся к лодке, забрал остатки улова, как мог, успокоил вернувшуюся из кустов трясогузку и отправился кормить Бурана.

Днем я не видел ворон. Где они? Куда улетели? Где ждали меня? Я не знал этого, но, возвращаясь домой, так же оставлял в лодке рыбу и так же каждый день видел своих грабителей. Они за­являлись ровно через пять минут после меня и тут же принимались копаться в кошелке.

Я изменил время возвращения домой, но вороны и тут точно определили, когда я оставил без присмотра свою лодку.

Однажды я подметил, что птиц стало побольше. Рыба лови­лась плохо и кормить целую армию пронырливых тунеядцев я не собирался. Теперь я стал забирать кошелку сразу в избушку, а на доске около лодки выкладывал столько рыбешек, сколько по моим расчетам могло остаться от нашего ужина.

Для ворон начались голодные дни. Я думал они улетят, но раз­бойники ответили мне громким криком. Крик разбудил тайгу. Тря­согузка беспокойно носилась около меня, громче верещали дрозды, кулики улетели подальше и тревожно посвистывали с другого бе­рега, а Буран принялся лаять на непрошеных гостей Но жадные гости совсем не собирались прекратить гвалт — наоборот, они закри­чали еще настойчивее и грозно приблизились к моему домику.

Хриплый концерт продолжался долго. Я не выдержал, вернулся к лодке и оставил на доске всю свою рыбу. Рыбу быстро растащи­ли, но я был доволен, что наконец-то вороны все-таки улетели,

Но вороны заявились снова, заявились на следующий день и привели с собой новых крикунов. Потом нахальные птицы переста­ли улетать совсем, преследовали меня уже и на озере и все так же истошно орали. Я не знал, что делать. Дань крикливым птицам рос­ла с каждым днем, и я постепенно превращался в раба, который один должен был прокормить целое государство завоевателей. Шум и ссоры висели над избушкой. Я не выдержал, забрал щен­ка и уехал на лодке далеко-далеко, совсем в другое озеро.

Мы уезжали незаметно и тихо, осторожно пробирались вдоль берега, потом скрылись в ручье и совсем потерялись для ворон. Ве­чером мы сварили уху и приготовили чай. Оставалось немного по­сидеть, посмотреть на спокойную воду и записать в дневнике по­следние события. Но открыть тетрадь дневника не дали вороны. Они свалились откуда-то сверху, разнесли вечернюю тишину су­матошными крыльями и снова принялись орать.

В тот вечер я первый раз отказался платить воронам дань. Я закрыл уши и мужественно пережил первый день настоящей ссо­ры с нахальными птицами.

Утром я плыл обратно. Вороны исчезли еще с вечера. Я плыл и точно знал, что там, у моего домика, они снова встретят меня.

Вороны, конечно, ждали мою лодку. Опять был крик, опять они ругались, но теперь ругались уже между собой. На следующий день крик не утих, но разбойников стало меньше, и я успокоился, что шумное нашествие скоро окончится.

Мое рабство действительно окончилось, но окончилось несколь ко позже. Небольшой отряд ворон еще долго жил около избушки, еще долго преследовал меня по озеру, мешал ловить рыбу и улетел лишь после того, как я догадался пригрозить им тяжелой палкой. С тех пор вороны и запомнили эту палку.

Источник